Недалеко от границы с Польшей и примерно в паре десятков километров к северо-западу от центра Бреста стоит небольшая деревенька Лыщицы. Сегодня, помимо жилых домов, там есть только магазин и кладбище, и ничего больше. Согласно статистическим данным в 2018 году в ней числилось меньше 80 человек. Однако в прежние времена народу там жило много. Например, в 1878 году – раз в шесть больше. А веком ранее, надо полагать, население Лыщиц было еще многочисленнее. Рядом с ныне захудалой деревенькой расположено крупнейшее месторождение торфа. Однако знаменита она совершенно другим: тем, что 4 марта 1634 года в ней появился на свет паренек, который был весьма способен к разным наукам и носил фамилию по месту своего рождения.

Поначалу жизнь его складывалась удачно и карьера развивалась успешно. Начальное образование он получил в местной школе. В 1648 году окончил Брестский иезуитский коллегиум. В дальнейшем принимал участие в многочисленных оборонительных военных кампаниях, которые вела его страна – Великое княжество Литовское, Русское и Жомойтское – со странами-аргессорами: Московией, Швецией, Османской империей. Однако никакие войны не способны были ослабить его тягу к знаниям. Свое обучение молодой человек продолжил в Виленской духовной академии. В 1658 году вступил в орден иезуитов и принял духовный сан. Затем учился в Кракове и Калише, где готовили преподавателей иезуитских школ. По окончании Калишской студии преподавал во Львове,  в 1665 году стал помощником ректора родного для него Брестского иезуитского коллегиума.

В 1666 году, находясь в возрасте Христа, наш герой внезапно отказывается от весьма успешной духовной карьеры, выходит из ордена иезуитов, женится, покидает Брест и селится в своем родовом имении Лыщицы, которое принадлежит его роду в третьем поколении. Здесь основывает собственную школу – демократическую по сути и светскую по содержанию, в которой учит детей крестьян и шляхты: преподает письменность, математику, языки, основы некоторых наук. Параллельно занимается юридической практикой. И надо сказать, дело становится не только успешным, но и прибыльным. В скором времени он приобретает определенный авторитет у местной шляхты. Об этом свидетельствует хотя бы тот факт, что его нередко выбирают послом от Брестского воеводства на общие сеймы Речи Посполитой (1669, 1670, 1672, 1674).

Кстати, под Речью Посполитой многие современники отчего-то понимают Польшу. На самом же деле эта была конфедерация, т.е. союз двух самостоятельных государств: Королевства Польского и Великого княжества Литовского – во главе с монархом, точнее, с двумя – королем польским и великим князем литовским, но в одном лице. Избрание и возведение на трон в каждой из стран проводилось самостоятельно. В интересующее нас время высшую государственную власть имел выборный король польский и великий князь литовский Ян III Собесский.  Привилеем именно этого монарха в 1682 году наш герой был назначен на должность брестского подсудка. Говоря современным языком, он стал первым помощником брестского судьи, наравне с писарем земским входил в состав суда, а порой заменял судью. Объективный и справедливый, множество судебных дел он разрешил в пользу местных жителей (мещан и шляхты), которые судились, в том числе с иезуитами, за незаконно захваченные земли, долги и прочее. Кроме того, наш герой участвовал в работе высшего апелляционного суда – Литовского трибунала, был писарем королевского суда. И не оставлял преподавательскую деятельность.

К определенному времени ему удалось скопить весьма приличные средства. Но распорядился он ими не лучшим образом: опрометчиво одолжил 100 тысяч талеров соседу, которого  считал лучшим другом. Забыв, наверное, старую истину: хочешь нажить смертельного врага – одолжи денег лучшему другу. Забегая вперед, отметим, что в нашей истории эти слова полностью себя оправдали.

Понятно, что сосед и лучший друг, а звали его Ян Бжоска, был в курсе всех личных и семейных дел своего заимодавца. И когда наш герой потребовал вернуть долг, так называемый друг похитил у него рукопись, а именно 15 тетрадей, или 530 страниц убористого текста, написанного на латыни, с сенсационным по тем временам названием –«О несуществовании бога». Вместе с рукописью Бжоска выкрал книгу протестантского ученого Альстеда «Натуральная теология». На ее страницах наш герой собственной рукой сделал пометки следующего характера: «мы, атеисты, так думаем», «значит, я показываю, что бога нет» и другие подобные.  Видимо, брестский подсудок обсуждал с «другом» свои мысли и свои записи.

Воспользовавшись доверием, лжедруг составил донос виленскому епископу, в котором обвинил нашего героя в атеизме, отрицании бога и прочих смертных грехах. В скором времени по приказу виленского епископа брестского подсудка арестовали. А в 1687 году церковный суд приговорил его к сожжению. Однако решение церковного суда в отношении светского лица вызвало многочисленные протесты брестских мещан и шляхты. В соответствии со Статутом ВКЛ 1588 года светские лица не подлежали суду духовной власти. Брестский подкоморий (судья в земельных спорах) Писаржевский обвинил католическое духовенство в желании ввести в ВКЛ испанскую инквизицию. Рассмотрев протест, Литовский трибунал отменил вынесенный церковным судом приговор.

Духовенство не желало мириться с таким решением. Больше всего католические епископы были возмущены тем, что высший апелляционный суд ВКЛ фактически защищает безбожника. Епископы настояли, чтобы дело было передано на рассмотрение объединенному сейму Речи Посполитой в Гродно (февраль 1688 года). И нашего героя снова взяли под стражу по приказу виленского епископа.

Теперь воспротивилось все брестское воеводство, расценив принятую меру как противоправное действие, которое противоречит уголовному законодательству ВКЛ. Статут ВКЛ 1588 года не позволял ограничивать свободу шляхтичей, пока не будет доказана вина. В связи с этим шляхта рекомендовала своим послам не рассматривать на сейме других дел до тех пор, пока нарушение закона не будет устранено. Иными словами, послы брестского воеводства угрожали применить право «либерум вето», т.е. наложить запрет на любое решение сейма, в том числе воспрепятствовать его проведению.

В соответствии с этой установкой брестский земский писарь Людвик Константин Поцей обличал католическое духовенство в стремлении установить свое господство в стране и управлять государством методами испанской инквизиции. Это дело против брестского подсудка он рассматривал не иначе как меч, занесенный над головами вольной шляхты. Он обвинял в противоправности духовенство, которое дошло до того, что на основе подлого доноса весьма сомнительной личности одного из членов брестского суда (брестского подсудка) насильно вытащили из дома, отобрали бывшую при нем наличность, фактически ограбили и бросили в тюрьму. Такое поведение виленского епископа и его пособников наносит вред шляхетской вольности, закрепленной Статутом 1588 года, полностью противоречит законам. Потому он, Людвик Поцей, не считает возможным рассмотрение любого дела на сейме, пока процессуально не будет решен этот вопрос.

В ответ выступили несколько сеймовых послов. Они указали, что, по их мнению, в отношении человека, отрицающего существование Бога, действие законов приостанавливается и что в лице Людвика Поцея брестский подсудок нашел себе не только лучшего защитника, но и преданного ученика.

На это обвинение господин писарь брестский был вынужден оправдываться. Похоже, епископы и самого Людвика Поцея готовы были посадить на скамью подсудимых рядом с его товарищем. Поэтому брестский земский писарь пояснил, что у него нет намерения оправдывать атеизм, но он ставит под сомнение именно способ действий католического духовенства. В частности, поступки брестского подсудка нельзя именовать недавно совершенным преступлением, ибо его тетради написаны много лет назад, а подсудок может представить доказательства своего примерного поведения и образа жизни. Более того, он готовится принять причастие. И этому есть немало свидетелей. И нет у него никаких учеников. А Ян Бжоска, будучи в течение многих лет близким приятелем брестского подсудка, написал на него ложный донос по злобе, поскольку должен ему значительную сумму, вернуть которую не в состоянии.

Эта речь защитника вызвала возражения других послов. Слово взял председатель посольской палаты Станислав Антоний Щука. Он отметил, что его правовое положение не позволяет ему примкнуть ни к одной из сторон и он должен хранить нейтралитет, но не может не поддержать тех, кто защищает честь Бога. С тем, что у брестского подсудка нет учеников, председатель не согласился, отметив, что по крайней мере один ученик у него точно имеется – тот самый земский писарь, который пытается его защитить. Этот выпад был сделан персонально против Людвика Константина Поцея.

В дальнейшем на заседании решали, к юрисдикции какого суда относится дело брестского подсудка. Людвик Поцей предложил, чтобы дело рассматривали в установленном порядке, а лучше всем сеймом. Однако это предложение было отвергнуто. И не только из-за того, что его выдвинул Людвик Поцей, а главным образом потому, что все понимали: достаточно всего лишь одному послу на сейме воспользоваться правом «либерум вето» – и весь показательный суд сведется к юридической дискуссии. Вероятность того, что в результате суда на общем сейме брестский подсудок выйдет сухим из воды, была стопроцентной.

По этой причине католическое большинство настояло на том, чтобы обвиняемого в атеизме брестского подсудка судил не весь сейм, а только сеймовый суд, т.е. суд, состав которого избран на сейме. Король польский и великий князь литовский Ян III Собесский поддержал это решение. Поэтому предложили, чтобы обвиняемый не позднее четырех недель предстал перед сеймовым судом, который будет заседать в Варшаве.

Таким образом, на Гродненском сейме 1688 года дело по существу не рассматривалось, и наш герой вышел на свободу.

Из 79 заседаний Варшавского сейма в 1689 году это дело слушалось на 19. В обсуждении активно участвовали более 100 сенаторов и послов. Представители католического духовества – 17 епископов во главе с папским нунцием – единодушно требовали для атеиста смертной казни.

И вот 3 января 1689 года слово на сейме вновь взял писарь брестский Людвик Поцей. Он все же решился применить свое право «либерум вето», причем до тех пор, пока не получит удовлетворения за резкие слова, высказанные в его адрес председателем посольской палаты. Видимо, Поцей преследовал цель любой ценой приостановить работу сейма. Однако все тут же бросились его успокаивать и фактически утихомирили. В общем под деликатным нажимом других послов от своего протеста он отказался.

Помимо Людвика Константина Поцея, нашему герою назначили еще двух защитников – адвокатов Илевича и Витковского. Обвинителей было двое, один из них – Дионисий Романович. Прокурором в сеймовом суде выступал Симон Курович Забистовский.

Во время своего выступления защитник Илевич отметил, что нельзя говорить о недавнем преступлении (crimen recens) обвиняемого, поскольку он написал свое сочинение 15 лет назад, примерно в 1674 году. Прокурор не преминул использовать этот факт против обвиняемого и поинтересовался: если с момента написания первой части трактата прошло столько времени, почему обвиняемый не написал вторую часть, почему в сочинении нет ни единой строки за Бога, а все слова и выводы только против?

Епископы один за другим требовали показательного наказания для брестского подсудка за атеизм. Кроме того, они безапелляционно заявили, что Людвику Поцею не следует высказывать свое мнение в деле, связанном с атеизмом, поскольку он не изучал теологию. При этом познанский епископ Витвицкий обратил внимание сейма на грамматические ошибки, допущенные земским писарем Поцеем. Возможно, свои аргументы писарь земский писал в спешке, но в том, что это было персональное оскорбление, никто не сомневался. Людвик Поцей посчитал, что его публично обвинили в непрофессионализме. И ответил на этот выпад очень резко. Из-за склоки даже пришлось прервать заседание сейма.

Очередной скандал случился 11 февраля 1689 года. В своем выступлении хелминский епископ Казимир Опаленьский выказал удивление, что дело об атеизме идет с такими долгими задержками. Пытаясь ускорить вынесение приговора, он бросил в лицо королю: «Либо нет короля, либо нарушаются законы». Эти слова были восприняты как оскорбление королевского величия. Разыгрался нешуточный скандал. Один из выступавших даже потребовал, чтобы епископ хелминский завершил свою речь, став на колени перед королем.

Только 15 февраля 1689 года начался процесс над брестским подсудком, обвиненным в атеизме. Епископы вновь ставили вопрос о церковном суде и требовали учесть приговор, ранее вынесенный ими в отношении обвиняемого. Снова разгорелся спор между светскими сенаторами (которых, кстати, было большинство) и духовными. «Свет» позицию епископов проигнорировал. Процесс начался заново.

Обвиняемый признал, что предъявленные рукописи написаны им самим, и обратился к королю с просьбой дать ему защитника, чтобы судили его объективнее, нежели в церковном суде. Король раздраженно спросил, для чего ему защитник, и грубо заметил, что защитника для оправдания своего атеизма он не найдет.  Но, как мы знаем, по крайней мере один защитник у него был.

Выступая в суде, брестский подсудок пояснил, что его сочинение должно было называться «Диспут, в котором католик побеждает атеиста». Однако он написал только первую часть, содержащую аргументы атеиста, поскольку его знакомый теолог, прочитав трактат,  не рекомендовал продолжать работу над ним.

Наш герой также попросил предъявить ему письменное обвинение, чтобы ознакомившись с ним, подготовиться к защите.

18 февраля 1689 года прокурор Симон Курович Забистовский повторил свои обвинения. Защитник Илевич против них возражал. Представители духовенства по-прежнему требовали церковного суда.

19 февраля 1689 года прозвучало предложение передать обвиняемого на суд Папы Римского.  Бельский воевода Марек Матчиньский с этим не согласился. Писарь литовский Андрей Гелгут единственный из всех выступил в этот день против суда над обвиняемым. Тем временем король решил, что дело ведется в соответствии с законом и суд может продолжаться. Затем рассмотрение дела было приостановлено ввиду болезни обвинителя.

25 февраля 1689 года снова произнес речь защитник брестского подсудка. Он уличал Яна Бжоску в клевете, обвинял его в краже имущества обвиняемого, совершенной во время ареста, доказывал, что доносчик не руководствовался религиозным благочестием, а исходил исключительно из своекорыстных побуждений.  Оспаривал он и обвинения в атеизме.  А свое несогласие аргументировал тем, что брестский подсудок никогда сам не разделял изложенных идей, а лишь приводил чужие мысли с целью продемонстрировать, что доказательств существования Бога, приведенных Альстедом, недостаточно, что его доводы ничтожны и неубедительны. Защита акцентировала внимание на том, что обвиняемый ранее вел праведный образ жизни и исполнял все христианские обряды, кроме того, он раскаялся в ереси и просит помилования.

Обвинение опровергло доводы защиты, заявив, что брестский подсудок – еретик, все еще не способный вернуться в лоно церкви, что он сознательный атеист, отвергший церковь и Бога, что его раскаяние – всего лишь попытка добиться помилования.

На следующий день, 26 февраля, обвиняемый попросил перевести его в монастырь и дать возможность письменно подготовиться к защите, чтобы доказать свою невиновность.

Тем не менее в этот же день приступили к голосованию. Первым взял слово кардинал Радиовский. Он отметил, что адвокаты весьма успешно защищали своего клиента, но его вина все равно очевидна. Он должен быть предан сожжению на костре, причем в таком месте, чтобы казнь видели как можно больше людей. А еще кардинал предложил на месте казни соорудить памятник, который заклеймит это преступление на веки вечные. Другие епископы тоже настаивали на смертной казни. Киевский епископ Андрей Залусский потребовал еще более суровой кары: сначала отсечь подсудимому руку, которая написала эти богохульства, затем сжечь его живым на костре, а пепел развеять по ветру. Однако епископ инфлянский Миколай Поплавский предложил смягчить наказание – просто отсечь обвиняемому голову.

Голосование продолжалось и 28 февраля. Большинство выступало за смертную казнь, только по-прежнему не могли договориться о способе приведения приговора в исполнение. Самые разные предложения высказывали и в отношении имущества обвиняемого. Одни предлагали все имущество конфисковать и половину отдать доносчику. Другие с этим не соглашались и считали противозаконным награждать доносчика, ибо это можно расценить как поощрение доносительства. Устанавливать памятник на месте казни тоже посчитали излишним и даже вредным, потому что хотели, чтобы это преступление было поскорее предано забвению.

Среди светских сенаторов и послов только трое публично осмелились выступить в защиту подсудимого. Все они являлись представителями ВКЛ. Это брестский земский писарь Людвик Константин Поцей (кстати, в будущем он займет одну из высших должностей в ВКЛ – станет виленским воеводой), писарь литовский Андрей Казимир Гелгут и смоленский воевода и брест-литовский каштелян (начальник брестского замка) Стефан Константин Пясечинский. Надо полагать, Поцей и Пясечинский были лично знакомы с подсудимым, по крайней мере на это указывают их должности.

В частности, воевода смоленский Стефан Константин Пясечинский заявил, что не считает обвиняемого подлежащим наказанию, поскольку не находит у него закоренелости воли, потому что он верит в Бога. К тому же обвиняемый достаточно настрадался во время длительного тюремного заключения.

Писарь брестский Людвик Константин Поцей заявил, что не следует казнить обвиняемого, так как его вина не доказана полностью. И потребовал возвратить обвиняемому свободу, ввиду того что духовенство нарушило основные законы государства.

Писарь литовский Андрей Казимир Гелгут утверждал, что обвиняемого нельзя подвергнуть никакому наказанию, кроме предусмотренного законом. И в данном случае следует выбрать меру, которую сам Бог определил преступникам: «Не хочу смерти грешника, но желаю, чтобы он жил и обратился».

На суде произошел еще один казус, который не остался без внимания иностранных наблюдателей. 26 февраля 1689 года обвиняемый сообщил, что план второй части трактата был бы обнаружен в его бумагах, если бы тот человек, который его обвинил, не присвоил и не уничтожил его. Это заявление наделало много шума. Фактически оно перевернуло все с ног на голову. Получалось, что все обвинения были искусно подтасованы.

Послы потребовали, чтобы доносчик Ян Бжоска и семеро свидетелей публично присягнули на Библии, что не утаили более никакой рукописи. Иностранные наблюдатели считали такой способ принесения присяги позорным, бесчестящим всю семью присягнувшего. Тем не менее 7 марта 1689 года Ян Бжоска такую присягу принес.

Приговор же вынесли гораздо раньше. Уже 28 февраля сеймовый суд решил казнить обвиняемого сожжением. Но прежде чем исполнить приговор, потребовали, чтобы он самолично сжег собственные сочинения. Обвиняемым был не кто иной, как брестский подсудок Казимир Лыщинский.

Целый месяц ему не объявляли приговор. Видимо, шла ожесточенная борьба между сторонниками и противниками казни. На это указывает непоследовательность действий властей.  С одной стороны, они хотели, чтобы Казимир Лыщинский публично раскаялся в атеизме и отказался от своего сочинения. Это бы рассматривалось как триумф католической церкви. С другой –  предпринималось все возможное, чтобы дело было непременно доведено до казни, ибо публичное раскаяние не предусматривало применения крайних мер к обвиняемому.

10  марта 1689 года, уже после принесения присяги доносчиком, Казимир Лыщинский публично покаялся в своих заблуждениях. Чтобы склонить нашего героя к отказу от атеистических взглядов, ему обещали даровать жизнь. Из писем киевского епископа Андрея Залусского известно, что уговаривали Лыщинского очень долго и сначала безуспешно. Как утверждал сам Залусский, он хотел, чтобы Лыщинский снова обратился к вере и жил, однако у того было «алмазное сердце», которое лишь позже смягчилось (т.е.  он согласился отказаться от своих взгядов и получить отпущение грехов).

Церемонию отречения проводили пышно, в присутствии короля, королевы и многочисленной свиты. Казимир Лыщинский стоял на кафедре костела Святого Яна в Варшаве. Осужденный публично отказался от своих взглядов и попросил, чтобы его не сжигали на костре, поскольку он боится, что физическая боль может ввести его в искушение. Ему вручили текст отречения. Наш герой стал читать его вслух, но в какой-то момент голос его дрогнул. Тогда стоявший рядом ксендз продолжил вместо него.

28 марта 1689 года король приказал литовскому надворному маршалку Яну Каролю Дольскому огласить Казимиру Лыщинскому смертный приговор. Видимо, власти не были удовлетворены состоявшимся отречением и расценили происшедшее как публичную демонстрацию Лыщинским приверженности своим идеям. Возможно, они жаждали и отречения, и казни. Католическое духовенство настойчиво требовало смерти обвиняемого.

После чтения приговора к королю подошли два епископа с просьбой смягчить приговор. Сам Казимир Лыщинский попросил сократить его муки и отсечь его голову мгновенным ударом меча. Король созвал сенаторов и послов, делегированных в состав суда, и, посоветовавшись с ними, согласился удовлетворить последнюю просьбу осужденного. Казимир Лыщинский поблагодарил короля за эту милость, после чего его вывели из зала заседаний.

Казнь должна была состояться на следующий день. Но 29 марта внезапно разразилась сильнейшая буря, которая могла вызвать пожар в городе, так как дома по большей части были деревянные. Поэтому исполнение приговора перенесли на следующий день.

30 марта 1689 года Казимира Лыщинского возвели на эшафот. Он публично сжег свои сочинения, затем ему отрубили голову, а тело бросили в костер. По другим сведениям, тело Лыщинского вывезли за город и там сожгли. Пеплом зарядили пушку и выстрелили в направлении Турции.

Имущество нашего героя конфисковали, а дом, в котором он жил, разрушили и строить на том месте что-либо запретили.

Нам неизвестно, отдал ли Ян Бжоска долг, причитавшийся Казимиру Лыщинскому, его наследникам – жене и детям. Мы также не знаем, как закончил жизнь доносчик и клеветник. Но мы точно знаем, что католические епископы и другие лица, принимавшие активное участие в этом деле, нарушили закон. Это подтверждает приговор сеймового суда, который открывает еще один скандальный момент. Обвинитель был приговорен к штрафу за заключение шляхтича в тюрьму до вынесения приговора.

30 марта 2019 года исполнилось 330 лет со дня казни подсудка брестского суда Казимира Лыщинского. Рукопись его трактата не сохранилась. От нее в судебных документах осталось всего пять небольших фрагментов, которые занимают меньше чем полстранички текста. Среди них есть такая фраза: «Человек – творец Бога, а Бог – создание и творение человека». Она – безусловное свидетельство того, что ее автор – умнейший человек, который намного опередил свое время. Только вот стоила ли она того, чтобы отдать за нее жизнь?

Из этой истории можно сделать и еще один полезный вывод, ибо есть и еще одна замечательная поговорка, упомянуть которую вполне уместно в контексте этой статьи: «Знает один – не знает никто, знают двое – знают все». Иными словами, иногда лучше промолчать, нежели сказать.  Однако далеко не всегда мы поступаем так, как подсказывает нам разум… Кроме того, деятельность ученого, юриста, философа по определению предполагает публичность.