В настоящее время в вопросе практических аспектов квалификации имущественных преступлений накопилось множество нерешенных задач и проблем, требующих разумного разрешения как с точки зрения действующего уголовного закона, так и с доктринальных позиций. Одной из таких проблем, неоднозначно воспринимаемых на практике и будоражащих умы ученых (практиков все же в большей степени), является дилемма поиска надлежащих критериев разграничения кражи и присвоения найденного имущества. Главным образом базовый вопрос здесь возникает при определении того, является ли имущество чужим в случае, когда собственник не отказался от своего титула, но при этом сам утратил господство над вещью и никому не вверил ее.

Различные обзоры, обобщения и материалы судебно-следственной практики наводят на мысль о нетождественном правопонимании сущностных признаков кражи и присвоения найденного, способе действия при присвоении находки и его содержательных аспектах, пределах толкования признаков забытого и потерянного имущества, а также содержания границ владения собственника при утере им имущества. Причем, высказывая различные доводы в развитие отстаиваемых позиций, можно обращаться к многочисленным судебным решениям и искать правовое обоснование и надлежащие критерии разграничения кражи и находки. Отметим, что таковых немало, и они имеют свои содержательные аспекты. Однако важно в данном вопросе понять логику уголовно-правовой квалификации, научное обоснование применения уголовно-правовой нормы и очертить разумные точки соприкосновения обозначенных критериев.

Правоприменительная практика Республики Беларусь пытается выработать соответствующие критерии разграничения находки и хищения, и не всегда любое присвоение найденного имущества признает хищением. Общий подход здесь сводится к тому, что присвоение имущества, выбывшего из владения собственника ввиду его утраты, не образует хищения, а является присвоением найденного, уголовная ответственность за которое наступает по ст. 215 УК лишь при определенных обстоятельствах.

Судебная практика
Приговором суда Ветковского района от 19.04.2018 С. признан невиновным и оправдан по ч. 2 ст. 205 УК за отсутствием в его деянии состава преступления. В надзорном протесте прокурора Гомельской области ставился вопрос об отмене судебного решения ввиду несоответствия выводов суда фактическим обстоятельствам дела. Постановлением президиума Гомельского областного суда от 15.10.2018 протест оставлен без удовлетворения по следующим основаниям. Органом уголовного преследования С. обвинялся в том, что путем свободного доступа, воспользовавшись тем, что за его действиями никто не наблюдает, тайно похитил из лежащей на дороге матерчатой сумки деньги в сумме 70 руб., принадлежащие М. В ходе судебного следствия установлено, что потерпевшая М., следуя на велосипеде по дороге между населенными пунктами, остановилась, чтобы поправить цепь, после чего поехала дальше, не заметив, что потеряла сумку, в которой находились в том числе 70 руб. Пропажу она обнаружила уже в деревне, однако, вернувшись назад, нашла сумку, в которой ранее лежали деньги, на другой стороне дороги. Установлено также, что обвиняемый именно в этом месте на грунтовой дороге обнаружил сумку, из которой забрал 70 руб. Таким образом, С. не совершал действий по тайному изъятию имущества у собственника или иного законного владельца, а имущество выбыло из обладания потерпевшей в силу его утраты.

В соответствии с ч. 1 примечаний к гл. 24 УК под хищением понимается умышленное противоправное безвозмездное завладение чужим имуществом или правом на имущество с корыстной целью путем кражи, грабежа, разбоя, вымогательства, мошенничества, злоупотребления служебными полномочиями, присвоения, растраты или модификации компьютерной информации. В ч. 4 п. 16 постановления Пленума Верховного Суда N 15 разъяснено, что присвоение имущества, выбывшего из владения собственника ввиду его утраты, не образует хищения, а является присвоением найденного, ответственность за которое при определенных обстоятельствах наступает по ст. 215 УК. В этом случае в отличие от хищения виновное лицо не совершает действий по изъятию имущества у собственника или иного законного владельца. С объективной стороны присвоение найденного имущества состоит в его невозвращении владельцу или несообщении ему о найденной им вещи. При данных обстоятельствах надзорная инстанция указала, что суд правильно пришел к выводу о невиновности С. в краже имущества М.

Представляется, что суд в данном случае принял вполне обоснованное и верное решение.

Тем не менее в последнее время в научных кругах и среди правоприменителей относительно данной проблемы все активнее обсуждается постановление Конституционного Суда Российской Федерации от 12.01.2023 N 2-П «По делу о проверке конституционности статьи 227 Гражданского кодекса Российской Федерации, части первой и пункта 1 примечаний к статье 158 Уголовного кодекса Российской Федерации, статей 75, 87 и 88 Уголовно-процессуального кодекса Российской Федерации в связи с жалобами граждан А.В.Галимьяновой и В.С.Пузрякова» (далее — постановление N 2 П). Это постановление N 2-П фактически принято по давно уже злободневному и набившему оскомину вопросу о допустимости разграничения кражи и находки. Нельзя сказать о том, что ранее правоприменитель не знал данной проблемы. Но схожие ситуации решались на практике не всегда одинаково и единообразно. Это и порождало многочисленные споры на предмет того, как и по каким признакам следует отличать находку от кражи.

Поэтому определенную точку в данном вопросе поставил Конституционный Суд Российской Федерации. Хотя уже сегодня стали говорить о том, что обозначенная проблема не решена до конца и толковать постановление N 2-П можно по-разному: буквально, ограничительно или расширительно. Тем не менее для нас это постановление имеет немаловажное значение в плане того, что часто отечественный правоприменитель и законодатель обращают самое пристальное внимание на российский опыт. Поэтому важно проанализировать данное постановление N 2-П и сделать принципиальные выводы на предмет того, следует ли отечественному правоприменителю и законодателю придерживаться такого подхода.

Итак, принципиальное значение в данном случае имеет содержательная часть постановления N 2-П и тот вывод, который будет определять ход развития правоприменительной практики. В частности, Конституционный Суд Российской Федерации постановил (п. 1), что объективную сторону хищения в виде кражи найденного имущества, заведомо принадлежащего другому лицу и не имеющего признаков брошенного, образует единое сложное деяние, состоящее из завладения (установления фактического владения) обнаруженной чужой вещью, сопряженного с ее сокрытием или сокрытием источника ее получения, ее принадлежности другому лицу или ее идентифицирующих признаков, для тайного обращения ее в свою пользу или в пользу иных, неуправомоченных лиц, чем причиняется ущерб собственнику или иному законному владельцу этого имущества, а равно тайное завладение с теми же целями чужой вещью, когда лицо, завладевшее ею, наблюдало ее потерю собственником или иным законным владельцем и имело реальную возможность незамедлительно проинформировать последнего о потере и вернуть ему вещь. Более того, как указано в постановлении N 2-П, «конституционно-правовой смысл части первой и пункта 1 примечаний к статье 158 УК Российской Федерации и статьи 227 ГК Российской Федерации, выявленный в настоящем Постановлении, является общеобязательным, что исключает любое иное их истолкование в правоприменительной практике».

Такая формулировка практически подменяет собой разъяснение Верховного Суда Российской Федерации по вопросу квалификации хищений. Однако проблема в том, что такого разъяснения на уровне Верховного Суда Российской Федерации относительно разграничения кражи и находки в настоящий момент нет. И это усугубляло положение дел. В итоге превозобладало наиболее радикальное решение обозначенной проблемы. Но необходимо понимать, что предложенный Конституционным Судом Российской Федерации критерий не был рожден на пустом месте. Обоснование занятой позиции можно было найти и в судебной практике.

В связи с этим следует особо обратить внимание на признаки кражи найденного имущества, которые фактически теперь и криминализируют «присвоение находки». К числу таковых согласно постановлению N 2-П относятся:

1) имущество заведомо принадлежит другому лицу и не имеет признаков брошенного имущества;

2) образует единое сложное деяние, состоящее из завладения (установления фактического владения) обнаруженной чужой вещью;

3) такое завладение должно быть сопряжено с сокрытием вещи или сокрытием источника ее получения, ее принадлежности другому лицу или ее идентифицирующих признаков (к краже найденного имущества относится и ситуация, когда лицо наблюдало потерю вещи ее собственником или иным законным владельцем и имело реальную возможность незамедлительно проинформировать последнего о потере и вернуть ему вещь);

4) завладение и сокрытие осуществлено с целью тайного обращения в свою пользу имущества (вещи) или в пользу иных, неуправомоченных лиц;

5) этим действием причиняется ущерб собственнику или иному законному владельцу этого имущества.

В целом, соглашаясь с расставленными акцентами и предложенными критериями Конституционным Судом Российской Федерации, есть одно особое обстоятельство, на которое и следует обратить внимание, потому как оно меняет «всю картину». Это обстоятельство заключается в том, что кражей теперь признается сокрытие вещи при ее обнаружении и невозвращении собственнику (этот элемент рассматривается как завладение обнаруженной вещью). Но что предполагает само по себе сокрытие вещи в таком понимании?

Если, например, лицо, купаясь в безлюдном месте, нашло в речке золотое кольцо и рядом нет никого и нет признаков того, что кто-то вообще мог потерять это золотое кольцо недавно, присваивает его себе, т.е. скрывает вещь и факт ее обнаружения, должно ли такое действие расцениваться как кража найденного имущества? Или лицо, находясь в лесу и собирая грибы, нашло у опушки фотоаппарат и также оставило его себе, скрыв факт находки и не сообщив об этом, имеет ли место здесь преступление, а именно кража найденного имущества в духе понимания Конституционным Судом Российской Федерации сокрытия вещи?

И если ранее приведенные случаи не идентифицировались правоприменительной практикой как хищение, то означает ли теперь, что подобные случаи будут оцениваться именно как хищение в форме кражи? Судя по тому положению, которое зафиксировано Конституционным Судом Российской Федерации, ответ должен быть положительным, хотя некоторые и оспаривают данный тезис. Однако следует исходить из буквального понимания того, что записано в постановлении N 2-П. Более того, теперь фактически любые случаи присвоения найденного имущества будут расцениваться как кража, т.к. всегда в таком случае будет иметь место сокрытие факта обнаруженной чужой вещи и завладение ею. То есть, буквально говоря, Конституционный Суд Российской Федерации «криминализировал» присвоение найденного имущества, и теперь все подобные случаи будут оцениваться как кража.

Правовое обоснование данного положения Конституционный Суд Российской Федерации видит в том, что «противоправное и активное сокрытие имущества нашедшим его лицом, обусловленная этим недостаточность гражданско-правовых мер по защите прав его законного владельца, общественная опасность его присвоения как крайней формы злоупотребления нашедшим своими правомочиями свидетельствуют о выходе за частноправовые пределы, очерченные статьей 227 ГК Российской Федерации. Признаки такого злоупотребления могут расцениваться в качестве составообразующих признаков преступления, предусмотренного статьей 158 УК Российской Федерации, с учетом тайного способа обращения с потерянной вещью, сокрытия самого факта ее обнаружения и принадлежности другому лицу». Это указывает на то, что в настоящий момент любой факт сокрытия обнаружения чужой вещи с последующим ее присвоением (завладением, обращением) образует кражу.

Однако Конституционный Суд Российской Федерации поясняет этот момент своеобразно, что порождает у некоторых инсинуации на предмет ограничительного толкования признаков кражи. Однако Конституционный Суд Российской Федерации буквально указывает следующее: «Следовательно, если вещь утрачена в месте, известном законному владельцу, и он имеет возможность за ней вернуться или получить ее либо по индивидуальным свойствам вещи законный владелец может быть идентифицирован и нет оснований полагать, что вещь является брошенной, то лицо, которое обнаружило такую вещь в подобной обстановке, осознавало или должно было осознавать указанные обстоятельства и при этом не только не предприняло доступных ему мер найти законного владельца вещи, не сдало ее в установленном законом порядке, не обратилось в правоохранительные органы или в органы местного самоуправления с заявлением о находке, но и активно сокрыло вещь для тайного обращения ее в свою пользу или в пользу других лиц, т.е. совершило тайное хищение — кражу».

Такое пояснение все-таки дает основание утверждать, что факт сокрытия ограничен. Понятно, что если лицо нашло вещь и не сообщает, не заявляет и т.п., то оно уже скрывает находку. Однако факт сокрытия не может быть связан просто с умолчанием об обнаруженной вещи. Здесь следует обратить внимание, что Конституционным Судом Российской Федерации предлагаются дополнительные критерии (обстоятельства), которые связывают факт сокрытия с определенными обстоятельствами: место утраты, индивидуальные свойства вещи, идентифицирующие признаки, обстановка, лицо непосредственно могло наблюдать факт потери вещи. Это может говорить о том, что сокрытие должно быть активным (и в чем проявляется активность, обозначено в постановлении N 2-П).

Неспроста по этому поводу во втором предложении п. 1 постановительной части указано: «Само по себе невыполнение действий, предусмотренных пунктами 1 и 2 статьи 227 ГК Российской Федерации, если в них не содержатся указанные признаки, не дает оснований для привлечения к ответственности за кражу». Какие же это действия? Это — уведомление о находке владельца имущества, сдача имущества уполномоченному лицу — владельцу помещения или транспорта, если вещь была там найдена, заявление о находке в полицию или в орган местного самоуправления. Иначе говоря, ни сообщение, ни сдача, ни заявление не могут образовывать признаки кражи, если речь не идет об активном сокрытии с целью последующего тайного обращения ее в свою пользу или в пользу других лиц. Как отмечается в абз. 2 п. 3.1 мотивировочной части постановления N 2-П, «активное поведение лица, нашедшего вещь (заявление о находке, поиски ее собственника, передача найденного владельцу помещения или транспорта либо его представителю и т.п.), исключает уголовную ответственность за ее хищение и служит законодательно конкретизированным критерием для разграничения правомерного и противоправного деяния. Тем не менее несовершение таких активных действий, направленных на возвращение имущества владельцу, хотя и является по общему правилу неправомерным, но не предопределяет вывод о наличии признаков преступления».

Ситуация очень неоднозначная. Тем не менее представляется, что ключевым здесь является вопрос об активном сокрытии найденного имущества. И если это так, то сокрытие может быть активным, а может быть и неактивным. Что вкладывается в это понятие (неактивное сокрытие), не совсем пока ясно. В то же время в абз. 3 п. 3.2 мотивировочной части постановления N 2-П указывается, что «если лицо, обнаружившее найденную вещь, наряду с невыполнением (воздержанием от) действий, предусмотренных статьей 227 ГК Российской Федерации, совершает сокрытие найденной вещи (в тайнике, в своих вещах, в одежде, путем передачи другому лицу в целях сокрытия и т.д.) либо сокрытие (уничтожение) признаков, позволяющих индивидуализировать это имущество или подтвердить его принадлежность законному владельцу (вытаскивает сим-карту из телефона, снимает чехол и т.д.), то такое активное поведение может свидетельствовать о возникшем умысле на хищение этого имущества и о наличии корыстной цели, а потому деяние, начавшееся как внешне правомерная находка, может перерастать в преступление, утрачивая признаки правомерности и предполагая уже не судебную защиту, а ответственность».

Применительно к предложенной нами ситуации с кольцом и фотоаппаратом, которые были найдены в речке и лесу, это означает, что подобные деяния должны будут оцениваться как кража, потому как если лицо нашло чужую вещь и присвоило ее себе, то это и есть активное сокрытие, т.к. имеет место факт присвоения (обращения, завладения). Следовательно, неактивное сокрытие — это действия, которые содержатся в п. 1 и 2 ст. 227 ГК Российской Федерации (т.е. несообщение, незаявление, непередача, но никак не завладение). В такой интерпретации теперь любые «находки» будут являться кражей. Вывод весьма простой в этой ситуации: не твое — не бери.

Безусловно, постановление N 2-П породило много споров и разногласий как среди правоприменителей, так и в кругах научной общественности. Однако теперь постановление N 2-П — это уже данность. Представляется, что логичным шагом в создавшейся ситуации, чтобы найти разумный и приемлемый выход, должно стать решение законодателя о конструировании самостоятельной уголовно-правовой нормы за заведомое присвоение найденного чужого имущества. Этот шаг позволит хоть как-то сбалансировать дифференциацию уголовной ответственности за имущественные преступления. С другой стороны, и Верховный Суд Российской Федерации может обозначить свою позицию в данном вопросе, однако уже детализировав те критерии, которые предложены Конституционным Судом Российской Федерации в постановлении N 2-П.

Какое это значение имеет для нас, для отечественного правоприменителя?

Представляется все же, что такой опыт Российской Федерации не может быть взят на вооружение, и в первую очередь белорусскими правоприменителями. Это размывает все грани между находкой и хищением, потому как нельзя любое сокрытие имущества толковать крайне широко и расценивать именно как хищение чужого имущества. Будем надеяться, что белорусские правоприменительные органы не последуют данному примеру (очевидно, со знаком минус), а продолжат искать собственные критерии в вопросе разграничения кражи и присвоения найденного чужого имущества.

На наш взгляд, для квалификации присвоения чужого имущества в качестве кражи должно иметь место осознание присваивающим лицом принадлежности вещи конкретному человеку и возможности возврата вещи собственнику. Как кража должны квалифицироваться действия лица, достоверно знающего, кому принадлежит имущество, либо знающего, что собственник может вернуться за забытой вещью. Если при утрате вещи законный владелец точно не знает о месте ее нахождения, то при оставлении оно ему достоверно известно. И эти обстоятельства — оставления или утраты — должны определяться исходя из конкретных признаков внешней обстановки утраты и обретения имущества: где именно и каким образом там находилась вещь.

Таким образом, сущность правового регулирования находки базируется на предположении, что собственник вещи, которая потеряна, может быть найден. Исходя из этого, при потере утрачивается не собственность, а лишь владение — фактическое господство над вещью. В данном случае правовое значение имеет не то, знает или не знает собственник, где находится его вещь, а то, знает или не знает нашедший вещь ее владельца, а также его волю в отношении вещи. Об этом можно судить по объективной обстановке, при которой была найдена вещь, и в такой ситуации первостепенное значение имеет местонахождение вещи, ее месторасположение, идентификационные признаки и т.д. Лишь в совокупности данных признаков можно будет ответить на вопрос о воле собственника имущества и предполагал ли он за ней вернуться.

Читайте этот материал в ilex >>*
*по ссылке Вы попадете в платный контент сервиса ilex